Страх проникает во все поры естества, убивает инициативу, превращает свою жертву в холодец. Страх сковывает сознание, навешивает замок на уста и путы на ноги. Страх приковывает христианина к скамье дома молитвы и делает из активного свидетеля пассивного сидетеля.
Страхом парализованы церковные начальники, от лидера малой группы до епископов и председателей. Ведь страх — это предельная святость. Страх возведён в высшую степень достоинства. Это своего рода знак качества.
Источников страха несколько. Один из них и, пожалуй, самый эффективный — родительский дом. Здесь, следуя библейской заповеди: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его» (Притчи 13:25), родители вбивают в подсознание чад своих, что познание мира совершается через «нельзя». И нарушение «нельзя» сопровождается наказанием. Физическим. Унизительным. Жестоким.
Всякий раз, пытаясь уяснить практику исполнения повеления Евангелия: «И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем» (Ефесянам 6:4), я слышал от отцов чёткое и ясное понимание этого великого отцовского долга: «Не жалей розги для сына твоего!» И более ничего. Прощение не котируется. Поощрение не практикуется. Создаётся впечатление, что понятие любви не знакомо вовсе.
Страх — главный инструмент воспитания в школе. Страх многолик. Страх многослоен. На страх перед родителями накладывается страх перед одноклассниками. Страх перед толпой детей, в которой ребенку предстоит застолбить своё место. Страх, нередко связанный с насилием хулиганистых ребят. Страх перед неизвестным, новым статусом. Страх перед учителями.
Университеты не исцеляют. Университеты добавят страха. Научат цинизму. Привьют убеждение в нормальности насилия.
Выпускники школ не имеют права сопротивляться системе. Не научены. Напротив, научены лукавить, изворачиваться, приспосабливаться. Страх сделал из них хамелеонов. Университет убедил их, что нужно принять все изломы системы для достижения успеха. Ибо личность уже повреждена, покорежена страхом.
В церковную общину мы приходим уже искалеченными, с поражёнными душой и духом, нередко озлобленными на всех и вся. Мир в наших глазах — мир ненависти, мир злобы, мир жестокой борьбы за выживание. Эволюционное мировоззрение усиливает эту «естественную» противоестественную жестокость. Выживает сильнейший.
В этой тьме сияние Христа — это свет во тьме. Это тепло в морозной мгле. Это любовь! Прикасаясь к замороженной душе, любовь Христа согревает её до восторга. Раскрываются уста, жаждущие выплеснуть новые светлые чувства свободы, силы, благодарности, любви, веры и надежды.
Но здесь вступают в свою роль церковные старосты и прочие начальники. Нельзя!
Нельзя? Почему? — наивный младенец во Христе доверчиво обращается к мудрому наставнику пастору. Разве это грех? — спрашивает он, искренне не понимая, почему же нельзя? Да нет, не грех. Но если вам разрешим, тогда все начнут. И неважно, касается ли это новой песни, или необычной одежды, или новации в какой-либо житейской области. Нас не поймут, затаив дыхание, воздевает он очи к потолку. Он — в страхе.
Он в благоговейном страхе перед Богом. Но Бог далеко. Однако над самым высокопоставленным епископом есть ещё поставленный свыше суперепископ. И он не один. Здесь невидимо присутствует целый синедрион. Связанные коллективным страхом, они не позволят никаких отклонений от генеральной линии. И такой жесткий, негласный братский надзор парализует волю епископа, убивает инициативу. Такой контроль делает свободу преступлением.
Его не поймут единоверцы, которые скованы благочестивым страхом. Овцы, которых он призван пасти, всегда рядом. Они определяют его судьбу, они следят за каждым его словом, за каждым его действием, и, не дай Господь, сказать или сделать так, что это не понравится стаду. Изгонят. С позором. И если не отлучат, то это будет милость. Но духовного восстановления уже не видать. Самое ценное качество лидера в таких условиях — способность приспосабливаться. И он… приспосабливается.
Он в страхе перед властью мира сего. Жизнь общины происходит под недрёманным оком светской власти. И над каждой общиной висит дамоклов меч государства, ищущего всякую возможность запретить, оштрафовать, лишить и, в конце концов, пустить по миру.
Страх висит густым туманом над святыми. Страх свят. Он исходит от Бога, Который, между прочим, есть любовь. Но любовь Бога — к грешникам, а вот к Своим детям Он строг. Без снисхождения. Ведь страх — начало мудрости. Страх — это главное содержание проповедей, о чем бы ни пытались говорить с кафедры и какой бы библейский сюжет не предлагался к рассмотрению.
Здесь страх освящён самим Богом. Здесь страх подкрепляется страшной опасностью потерять спасение. Страх перед начальством питается жуткой страшилкой — будешь отлучен. Здесь не может быть искренней дружбы, ведь может статься, откроется нечто предосудительное и тогда, о ужас, возмездие не замедлит.
Страх ошибиться убивает желание совершать служение. Ведь ошибка свидетельствует о некоем духовном поражении. Ошибка станет поводом к публичному обсуждению и осуждению. Так страх становится всепроникающим ядом, убивающим жизненную активность в самом зародыше.
Страх порождает бессмысленное и бессодержательное единомыслие. «Одобрямс», без аналитики, без критического осмысления. Как в известной песне: «А нам все равно, а нам все равно! Пусть боимся мы, любимую братву… дело есть у нас… мы волшебную косим трын-траву».
Отсюда — уныние. Отсутствие радости. И заплесневевшие кошельки. Холёные руки. И мозоли на языках.
Святой апостол Иоанн, апостол любви, говорит: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Иоанна 4:18).
Таким образом, Слово показывает нам одну из целей служения при созидании святых. Борьба со страхом. Освобождение свободных. Спасение спасённых. Достижение любви, и познание любви и облачение в любовь.
